Vasily Tyuhkin me Ismail Kadare, 1 shkurt 2016.
Përpjekja e pasuksesshme e arratisjes së Ismail Kadaresë në BRSS gjatë Festivalit Ndërkombëtar të Rinisë dhe Studentëve (1962)…

 

Një fragment nga libri me kujtime të Helena Kadaresë “Mungesë kohe” (Helena Kadare “Kohе e paftueshme” Kujtime (c) Onufri, 2011 Tiranë, Shqipëria).

 

Is* (*Në kujtimet e saj, Elena Kadare e quan Ismail Kadarenë kështu) u kthye nga Finlanda tre javë më vonë. Gjeta një justifikim për të shkuar në Tiranë (në universitet nuk ishte e vështirë të gjeja një arsye për një udhëtim) ​​dhe erdha në shtëpinë e tij.

Më dukej i rraskapitur, si pas një sëmundjeje të rëndë. Ai nuk donte të fliste për Finlandën. Dhe në vend të zbrazëtisë së mëparshme, tani kishte trishtim të thellë në vështrimin e tij.

Disa ditë më vonë mësova të vërtetën e tmerrshme: ai donte të arratisej, por nuk mundi.

Pas darkës te tezja ku ishim bashkë, diku pas mesnate më ftoi të ecnim përgjatë rrugës së Durrësit. Dhe aty më tha:

Mund t’ju duket e çuditshme vizita ime në Elbasan. Dhe sjellja ime dhe gjithçka tjetër. Më pas ai tha se mbase u ofendova nga fakti që ai nuk më solli as ndonjë suvenir nga Finlanda. E gjithë kjo kishte një shpjegim: ai po largohej për të mos u kthyer më.

E gjithë kjo më tronditi aq shumë sa nuk munda të merrja as guximin për të dëgjuar të vërtetën. Më vonë ai më tregoi me detaje gjithçka që ndodhi. Ishte si një ëndërr e keqe dhe për një kohë të gjatë kjo ëndërr më mundonte, si një makth i vërtetë.

Më vonë, unë dhe Ismaili folëm shumë për këtë ngjarje. Gjatë shëtitjeve tona të gjata, gjatë udhëtimeve të ndryshme, sapo ishim vetëm, kudo. Mirëpo, vite më vonë, kur punoja për këto kujtime erdhi deri te përshkrimi i atyre ngjarjeve, i kërkova të sqaronte, nëse ishte e mundur, të paktën në fjalitë më të shkurtra, se si ndodhi gjithçka, ditë pas dite dhe orë pas ore. Për habinë time, ai u pajtua menjëherë dhe tha se ai vetë kishte dashur vazhdimisht të bënte diçka të ngjashme, kështu që do të ishte i lumtur ta merrte përsipër. Kështu bëri. Për ta përfshirë në këtë libër, ruajta sa më shumë tipare stilistike të tij karakteristike në përshkrimin e ngjarjeve – ritmin e rrëfimit dhe frazat e copëtuara, por shumë që duheshin shtuar. Në përshkrimin e detajuar jam përpjekur të ruaj ritmin dhe mënyrën e paraqitjes në kohën e tashme, tipike për stilin e tij. Kjo metodë e paraqitjes është përdorur disa herë në këto kujtime, veçanërisht nëse bëhet fjalë për ngjarje që nuk i kam parë drejtpërdrejt. Dhe kështu shkoi gjithçka:

Pak ditë pasi mësoi se miqtë e tij Todi Lubonja dhe Agim Mero mundën ta përfshinin si gazetar në një grup prej pesëdhjetë e vetësh që duhej të shkonin në Festivalin Botëror të Rinisë në Finlandë, Is vendos të ikë. Ai është tmerruar nga afrimi me Kinën. Ai tmerrohet edhe nga shenjat e para të ndikimit kinez: nga puna fizike e detyruar deri te prerja e flokëve, etj.

Ai, i cili arriti të jetojë në qendër të botës komuniste, gjatë periudhës së liberalizmit, i tronditur nga historitë e tmerrshme për krimet e Stalinit dhe gjyqet e Moskës, ndjen se ndërsa kampi socialist po ndahet nga e kaluara, Shqipëria është duke lëvizur prapa në drejtim të kundërt: po zhytet gjithnjë e më thellë në stalinizëm.

Gjithnjë e më shumë, mbështetësit e regjimit nuk e fshehin më gëzimin e tyre për këtë kthim. Horizonti mbulohet gjithnjë e më shumë me re të zeza. Sidomos për shkrimtarët.

Mendimi i arratisjes fillimisht i duket si rruga drejt lirisë. Pa i thënë askujt, ai zhvillon një plan. Ky plan është i thjeshtë: një ditë ai do të shkëputet nga delegacioni dhe do të kërkojë azil politik. Pas kësaj do të ketë liri.

Pas dehjes së parë, shfaqen retë e para të mendimeve të errëta: mërgimi i prindërve, ndarja nga unë. Entuziazmi po shuhet gradualisht. E megjithatë, ai nuk ka asnjë hezitim. Ai vendos në peshore të dyja opsionet: të qëndrojë në Shqipërinë staliniste ose të ekspozojë familjen e tij dhe mua në fatkeqësi bashkë me ta, dhe beson se qëndrimi do të ishte krejtësisht i padurueshëm.

Ai mendon për detajet e planit. Së pari, kur duhet të shkëputet nga delegacioni: në fillim apo në fund të festivalit? Së dyti: ku duhet të shkojë, çfarë gjuhe do të përdorë për të shpjeguar veten (mund të lexojë anglisht, por e flet me vështirësi). Çështja me gjuhën është dyshimi i parë që lindi nëse duhet të ikësh në Perëndim apo në Lindje. Ai synon më shumë Lindjen, veçanërisht Moskën. Ata flasin gjuhën që ai flet atje dhe, më e rëndësishmja, ai ka shumë të njohur atje, veçanërisht vajza. Ai do të ulet atje për një kohë dhe pastaj do të shohë se çfarë të bëjë. Kalimi në Perëndim i duket i lehtë.

Ai vendos rregull në dorëshkrimet e tij, duke shkatërruar gjithçka inkriminuese. Ai dëshiron të djegë romanin “Qyteti pa reklama”, por dora e tij nuk ngrihet dhe ai, pasi e ka paketuar me kujdes, e fsheh dorëshkrimin në një vend sekret. Ai vendos të më japë disa poezi dhe dorëshkrime, përfshirë poezinë “Lora”, që të mos humbasin. Ai ka shpresë, megjithëse të paqartë, se një ditë do të takohemi përsëri!

Ndërkohë koha e nisjes po afron dhe ai po bëhet gjithnjë e më nervoz. Disa ditë ai ndihet plotësisht i humbur. E megjithatë, asgjë nuk mund ta lëkundë vendimin e tij.

Një të diel shkon në plazhin e Durrësit me shokun e tij të ngushtë, poeten Dhori Qiriazi dhe ndonëse është betuar se do ta mbajë sekret çdo gjë, i tregon planin e tij.

Dhori Qiriazi e aprovon plotësisht vendimin e tij. Madje, ai thotë se sapo të mësojë se Is[mail] ka arritur të arratiset, do të kalojë kufirin edhe në rrugë tokësore, në zonën e Ersekës, ku jeton prej tre vitesh. Kam fshehur një bombë në hambar, thotë ai. Do të përpiqem të gjej një tjetër dhe më pas do të ndodhë çfarë të ndodhë, siguron ai.

Fjalët e Dhorit e inkurajojnë atë. Ai shpëton nga mbetjet e pavendosmërisë; njerëzit rrezikojnë jetën për të kaluar kufirin dhe ai është kapriçioz kur i shfaqet një mundësi kaq e rrallë…

Shkrimin e plotë e lexoni më poshtë në gjuhë ruse:

—————————-

Vasily Tyuhkin: Кадарэ – попытка побега в СССР

Неудачная попытка побега Исмаиля Кадарэ в СССР во время Международного фестиваля молодежи и студентов (1962)

Отрывок из книги воспоминаний Елены Кадарэ «Нехватка времени» (Helena Kadare «Kohё e pamjaftueshme» Kujtime (c) Onufri, 2011 Tiranё, Shqipёria)

Ис* (*В своих воспоминаниях Елена Кадарэ так называет Исмаиля Кадарэ) вернулся из Финляндии через три недели. Я нашла предлог, чтобы съездить в Тирану (в университете придумать причину для поездки было нетрудно), и пришла к нему домой.

Мне он показался изможденным, словно после тяжелой болезни. О Финляндии он разговаривать не хотел. И вместо прежней пустоты во взгляде теперь была глубокая печаль.

Через несколько дней я узнаю ужасную правду: он хотел сбежать, но не смог.

После ужина у тетушки, на котором мы были вместе, уже где-то после полуночи он предложил мне пройтись по Улице Дурреса. И там он мне сказал:

Тебе, возможно, показался странным тот мой приезд в Эльбасан. И мое поведение, и все прочее. Затем сказал, что возможно, меня обидело то, что он не привез мне даже никакого сувенира из Финляндии. У всего этого было объяснение: он уезжал, чтобы больше не вернуться.

Все это меня потрясло настолько сильно, что я не могла даже собраться с духом и выслушать правду. Позже он рассказал мне в подробностях все, что произошло. Это напоминало дурной сон, и долго еще этот сон мучил и меня, подобно настоящему кошмару.

Позднее мы с Ис[маилем] много говорили об этом событии. Во время наших долгих прогулок, во время различных поездок, как только мы оставались наедине, да где угодно. Однако годы спустя, когда при работе над этими воспоминаниями дошло дело до описания тех событий, я попросила его, чтобы он уточнил, если возможно, хотя бы самыми короткими фразами, как все происходило, день за днем и час за часом. К моему удивлению, он сразу согласился и сказал, что неоднократно и сам хотел сделать что-то подобное, поэтому с удовольствием за это возьмется. Так он и сделал. Для того, чтобы включить в эту книгу, я сохранила в описании событий как можно больше характерных для него стилистических особенностей – ритм повествования и рубленые фразы, но многое нужно было дополнить. В подробном описании я постаралась сохранить ритм и манеру изложения в настоящем времени, типичную для его стиля. Такой способ изложения используется несколько раз в этих воспоминаниях, особенно если речь идет о событиях, непосредственным свидетелем которых я не была. И вот как все это было:

Через несколько дней после того, как он узнал, что его друзья Тоди Любонья и Агим Меро смогли включить его в качестве журналиста в группу из пятидесяти с лишним человек, которая должна была отправиться на Всемирный Фестиваль Молодежи в Финляндию, Ис принимает решение бежать. Его приводит в ужас сближение с Китаем. Его ужасают даже первые признаки китайского влияния: от принудительного физического труда до стрижки волос и т.д.

Он, успевший пожить в самом центре коммунистического мира, в период либерализма, потрясенный ужасными рассказами о преступлениях Сталина и о московских процессах, чувствует, что в то время как социалистический лагерь расстается с прошлым, Албания пятится раком в противоположном направлении: все глубже погружается в сталинизм.

Все чаще приверженцы режима уже не скрывают своей радости по поводу этого возврата. Горизонт все сильнее затягивается черными тучами. Особенно для писателей.

Мысль о бегстве вначале представляется ему путем к свободе. Ничего никому не говоря, он разрабатывает план. План этот простой: в один из дней он оторвется от делегации и попросит политического убежища. После этого настанет свобода.

После первого опьянения появляются первые тучи мрачных мыслей: ссылка родителей, расставание со мной. Энтузиазм понемногу угасает. И тем не менее, никаких колебаний у него нет. Он кладет на весы оба варианта: остаться в сталинистской Албании или подвергнуть несчастьям свою семью да и меня заодно с ними, и полагает, что остаться было бы совершенно невыносимо.

Он продумывает детали плана. Во-первых, когда ему нужно оторваться от делегации: в начале или в конце фестиваля? Во-вторых: куда ему нужно обратиться, на каком языке он будет объясняться (он может читать по-английски, но говорит с трудом). Вопрос с языком это и первое возникшее сомнение, бежать на Запад или на Восток. Он больше нацелен на Восток, конкретно на Москву. Там говорят на языке, которым он владеет и, самое главное, там у него много знакомых, особенно девушек. Там он пересидит какое-то время, а потом посмотрит, что делать. Переезд на Запад представляется ему несложным.

Он наводит порядок в своих рукописях, уничтожив все компрометирующее. Он хочет сжечь роман «Город без рекламы», но рука не поднимается, и он, хорошенько упаковав, прячет рукопись в каком-то потайном месте. Некоторые стихотворения и рукописи, в том числе поэму «Лора», чтобы они не потерялись, он решает отдать мне. У него есть надежда, пусть и туманная, что когда-нибудь мы встретимся вновь!

Время отъезда между тем приближается, и он нервничает все сильнее. В какие-то дни он ощущает себя совершенно потерянным. И тем не менее, ничто не может поколебать его решение.

В одно из воскресений он отправляется на пляж Дурреса со своим близким другом, поэтом Дори Кириази, и хотя поклялся сохранить все в тайне, рассказывает тому о задуманном.

Дори Кириази полностью одобряет его решение. Более того, он говорит, что как только узнает о том, что Иc[маилю] удалось сбежать, он тоже перейдет границу по земле, в районе Эрсеки, где живет уже три года. В хлеву я спрятал бомбу, говорит он. Постараюсь найти еще одну, а там уж будь что будет, уверяет он.

Слова Дори воодушевляют его. Он избавляется от остатков нерешительности; люди головой рискуют, чтобы перейти границу, а он капризничает, когда выдалась такая редкая возможность.

Он собирается с духом, и у него даже появляется мысль рассказать все и мне тоже. Но потом он отказывается от этой идеи. Он боится, что это вызовет у меня потрясение. А главное, ему кажется, что из-за этого у меня могут возникнуть проблемы. Хорошо известно, что после каждого побега первым делом «Сигурими» начинает допрашивать всех близких: родню, семью, невесту или подругу. Из страха или поддавшись уговорам, я могла сознаться, что знала об этом. Тогда меня судили бы как пособницу в совершении преступления. Лучше было ничего не знать.

Тем временем, наступает последняя неделя. В какой-то момент, охваченный тоской, он, долго не раздумывая, решает приехать ко мне и увидеться в последний раз.

Так и произошел его гротескный приезд в Эльбасан.

Делегация отправляется в назначенный день. Ис собирается с духом. В аэропорту он спокоен. В самолете тоже. Самолет приземляется в Праге, где делегации нужно переночевать перед следующим перелетом в Хельсинки. Ис решает не торопить события. У него есть еще три недели, чтобы выбрать подходящий день.

На следующий день они прилетают в Хельсинки. Он впервые оказывается на Западе. Это было его мечтой, и тем не менее Запад кажется ему чужим. Он ни на мгновение не сомневается в принятом решении отправиться в Москву.

Дни фестиваля пролетают как в лихорадке. Приближается конец поездки, но Ис спокоен. На обратном пути, как и во время прилета, делегация два дня и две ночи проведет в Праге. Там он и решил сделать «это» (побег). Ему кажется более безопасным сделать это в Праге, поскольку там, как бы то ни было, коммунистический мир, и там ко всему отнесутся гораздо серьезнее, чем в любом другом месте.

Тем временем он два-три раза приходит на территорию кампуса советской делегации, в надежде встретить каких-нибудь знакомых из Института имени Горького. Он даже спрашивает, не приехал ли с делегацией какой-нибудь молодой советский писатель. Русские смотрят на него с подозрением. На все вопросы отвечают, что ничего не знают. Ис воспринимается ими как чужак, совсем не так, как он привык в Москве. Но это никак не влияет на его решение.

Наконец последний день фестиваля завершается. Закрытие, проводы, вылет в Прагу. Самолет приземляется в Праге поздно вечером. Когда они приезжают в гостиницу, уже наступает вечер. Ис по-прежнему спокоен. Он решил, что «это» сделает завтра. У него будет целый день, чтобы выбрать подходящее время.

После ужина, вместе с художником Вилсоном Килицей и актером Виктором Гьикой они выходят прогуляться на Вацлавскую площадь. Все трое учились в Москве и это, естественно, их сближает. Кроме того, Вилсон Килица его близкий друг.

Это его последний «нормальный» вечер. Потом вся его жизнь совершенно изменится.

На Вацлавской площади, может быть, из-за ожившей ностальгии по московским привычкам, а может, из-за мысли о том, что неизвестно, выпадет ли еще случай попасть за границу, они заигрывают с чешскими девушками. Это не представляет никакого труда, поскольку они бойкие молодые люди, и на лацканах пиджаков у них эмблемы фестиваля, который является горячей темой дня во всем коммунистическом лагере.

Пара девушек, как это обычно бывает в таких случаях, спрашивают, из какой они страны. Когда они говорят, что они албанцы, те в один голос восклицают: «Счастливчики, вы стали капиталистической страной». Их изумляет такое восприятие их страны со стороны. Албания – капиталистическая страна? Большего парадокса и вообразить невозможно. Когда во время дальнейшего разговора они уверяют девушек, что Албания не капиталистическая страна, те продолжают настаивать на своем: вы же избавились от русских, а остальное не так важно.

Ис[маилю] хорошо знаком этот антисоветский дух, усталость от русской пропаганды во всем социалистическом лагере. И тем не менее, даже это не может его поколебать. В конце концов, пребывание в России будет временным.

В каком-то оцепенении он ждет наступления завтрашнего дня. Ночью он плохо спит. Наконец наступает рассвет.

После завтрака в отеле у делегатов свободное время. Они уже в другой стране, до этого в Финляндии не было никаких инцидентов, и естественно, бдительность сопровождавших их шпионов ослабла. Им даже предоставили больше свободы. Им разрешили гулять самостоятельно, достаточно было ходить в группах по два-три человека.

Ис отделяется от небольшой группы. С собой у него паспорт, изданная в Москве на русском языке книга стихов, и весьма удачно получилось, что на обложке есть его фотография.

По дороге спрашивает, где найти полицейский комиссариат. Заходит в ближайший и ждет, пока до него дойдет очередь, чтобы обратиться в окошечко. Рядом с ним самые разнообразные физиономии, с которыми можно встретиться в полицейском участке. Политическое убежище? спрашивает удивленный офицер. Похоже, это невероятно редкая ситуация, чтобы кто-то просил политического убежища на Востоке. В конце концов, поняв, что он хочет отправиться в Москву, ему дают адрес советского посольства.

Ис с трудом находит посольство. И вновь ожидание перед окошечком, его объяснения, и непонимание со стороны дежурного офицера. Вам нужна виза, товарищ? Не виза, политическое убежище. В конце концов, помогает книга, которую он прихватил с собой. По крайней мере, офицер выслушивает его более внимательно и даже куда-то звонит. Просит подождать.

Из здания посольства выходит сотрудник. Вновь объяснения: кто вы по профессии, знаете ли вы кого-нибудь в Москве, почему решили покинуть Албанию. И на этот раз помогает книга. Писателей в СССР уважают, а в предисловии к книге написано, что автор – один из самых выдающихся албанских писателей.

Сотрудник говорит, что посол в отпуске, и поэтому он обсудит этот вопрос с консулом. Его проводят в сад при посольстве и просят подождать на скамейке.

Ис ждет больше двух часов. Ему кажется, что о нем позабыли. В конце концов, появляется сотрудник и говорит, что его примет консул.

Консул выслушивает его с озадаченным видом. Он говорит, что отсутствие посла осложняет вопрос, тем не менее он постарается решить проблему напрямую с Москвой. И снова просит подождать в саду.

Тем временем начинает смеркаться. Ис чувствует усталость и печаль. Теперь, даже если он и захочет вернуться, это уже невозможно. Его не было целый день, и он неизбежно попадет под подозрение со стороны шпионов, сопровождающих делегацию.

Через час его снова вызывают к консулу. Тот поговорил с Москвой. Просьба И.К. удовлетворена. Сотрудник посольства сопроводит его в отель, где он будет скрываться под вымышленным именем. Никому нельзя говорить, кто он такой. Его чемодан будет изъят в аэропорту при погрузке.

Ис садится в машину посольства. Отель расположен недалеко от Вацлавской площади. Сотрудник объясняет портье, что этот испанский товарищ переночует в номере, забронированном советским посольством. Ему даже придумали испанское имя. Поужинает он в отеле. Завтра кто-то из посольства за ним придет.

Завтра в девять утра делегация вылетит из Праги, и он почувствует себя более свободно. А пока ему предстоит провести целую ночь до утра.

Ис поднимается в номер. Тот кажется тесным и печальным. Он ощущает себя в полном одиночестве. С собой у него только паспорт и электробритва.

Он ничего не ел целый день, но голода не ощущает. Пытается лечь, но в ужасе вскакивает. Когда он лежит, комната кажется еще более узкой, почти как могила.

Он спускается вниз и идет в ресторан. Но передумывает. Вместо того, чтобы зайти в ресторан, выходит на улицу. Идет прямиком на Вацлавскую площадь. Туда, где многолюднее всего. После целого дня одиночества ему нужно оказаться среди людей.

Рядом с площадью, которую он переходит, он узнает трамвай, на котором можно доехать до гостиницы, где проживает албанская делегация. Не думая о том, что делает, он садится в трамвай. Остановки пролетают одна за другой. Перед каждой из них он думает, что сейчас сойдет, но продолжает ехать.

И вот наконец остановка перед гостиницей. Все еще не думая о том, что он делает, выходит из трамвая. Останавливается напротив гостиницы. Издали наблюдает за мельтешением входящих и выходящих людей. Среди них узнает несколько танцоров из их делегации. Вместо того, чтобы уйти подальше, как он собирался вплоть до этого самого момента, он идет прямо к гостинице. Входит внутрь. В голове только одна мысль: как только захочу, я снова уйду. На лестнице сталкивается с Вилсоном Килицей. Тот с изумлением таращится на него. Ты куда пропал? спрашивает он. Затем, понизив голос, продолжает: а я уж подумал, что ты сбежал.

Ис пробормотал что-то, объясняя свое отсутствие. Он не слишком заботится о том, чтобы найти убедительное оправдание, поскольку скоро он опять уйдет. И все же задает вопрос: кто-нибудь заметил мое отсутствие? Даже и не знаю, отвечает Вилсон.

В ресторане подходит к концу ужин. Он внезапно ощущает голод. Присаживается где-то в углу, чтобы быстро перекусить. Постояльцы ходят вверх и вниз по гостиничной лестнице. Кто-то из них собирается пойти на прогулку. Он поднимается в свой номер. Видит свою постель и, ни о чем не думая, ложится. Он смертельно устал, и его единственное желание – поспать хоть часок. Воспользоваться этой постелью. (Та, другая, в другом отеле, все еще кажется ему похожей на могилу.)

Он успокаивает себя мыслью, что, немного придя в себя, он снова встанет. Дорогу до другого отеля он знает. Он может дойти даже пешком, если трамвая уже не будет. В полночь, говорит он себе, когда все заснут, он спокойненько отправится в другой отель. В тот, где его считают испанцем.

Вокруг продолжается шумное оживление. Хлопают двери. На двух других постелях в его номере никого еще нет – никто не спешит идти спать. Все хотят по максимуму использовать оставшуюся ночь, чтобы еще пройтись по Праге.

Под этот шум он погружается в обрывочный сон. Скорее, кошмар, чем сон.

Минует полночь. Соседи но номеру возвращаются, чтобы лечь спать. Он думает, что сможет встать и выйти в час ночи. Самое позднее, в два часа, ну, может быть, даже в три, и снова не встает. У меня будет время рано утром, думает он. Перед рассветом самое подходящее время. Но и после наступления рассвета он не поднимается. Думает, что сможет уйти в любое время.

Все встают и начинают шуметь. Сосед, спавший рядом с ним, говорит, что он ночью пару раз вскрикивал во сне. Ис удивлен. До этого момента никто никогда не говорил ему, что он кричит во сне.

После того, как совсем рассвело, он решает уйти после завтрака. Когда все пойдут садиться в автобус, он выйдет через заднюю дверь гостиницы.

Завтрак заканчивается. Все с сумками в руках спешат к автобусу. Он стоит немного в стороне от толпы. Однако ноги, вместо того, чтобы направиться к задней двери, несут его к автобусу.

Словно сомнамбула, он подчиняется им. Не думает ни о чем. Ни о родителях, которым грозит ссылка, ни о том, как буду страдать я, ни о друзьях, которых он может погубить. И в самом деле, он хорошо помнит, что вообще ни о чем не думал. На самом деле все они тут, в его мозгу: и грузовик, на котором повезут сосланных, и отец, который скажет: «Что же ты с нами сотворил, Смаиль», и я, и товарищи, и все, что для него дорого. Все это сплелось в один узел, превратилось в цепь, которая, похоже, сковала его ноги и не дает уйти.

Он садится в автобус. Теперь он знает, что в аэропорту у него будет последний шанс. Ему кажется, что там это будет так же легко сделать, как и в гостинице. Там везде полиция, никто не сможет задержать его силой. Может уйти на виду у всех, и даже сказать им «до свидания».

Автобус подъезжает к аэропорту. Затем высадка, паспортный контроль, прохождение границы. И вот наконец зал ожидания перед посадкой в самолет. Драго Силики рассказывал ему о своей последней поездке на Кубу, там как раз в самый последний момент, в зале ожидания он захотел спрятаться в туалете, то есть сбежать.

Через некоторое время начинается посадка в автобус, который подвозит пассажиров к самолету. Ис идет вместе со всеми, садится в него, мозг у него уже больше не функционирует. Перед самолетом, у металлической лесенки, у него уже действительно последний шанс. Год назад один албанец сбежал в самый последний момент, бросившись бегом через взлетное поле.

Он идет со всеми, затем поднимается по алюминиевым ступеням. У входа в самолет опускает голову, чтобы не удариться, и вот так, с опущенной головой, находит свое место. Садится, пристегивает ремень и закрывает глаза. Мечта о побеге закончилась.

Самолет летит в Албанию, оставляя позади европейские небеса, которые так часто присутствовали в его стихотворениях.

Когда он прилетает в Тирану, он ощущает себя совершенно опустошенным, словно это не он, а какой-то другой человек. И вот так, смертельно уставшим, он возвращается к себе домой.

Слава богу, что ты приехал, я прямо спать не могла, думала, что ты сбежал… это первые слова его матери.

Ничего не говоря, он оставляет чемодан в коридоре и запирается в своей комнате, из которой не выходит до следующего дня.

Потрясение после Финляндии не прошло так легко, как я вначале надеялась. Душевная депрессия первых дней время от времени давала о себе знать, особенно когда политическая ситуация в стране осложнялась. Хотя я и была уверена, что Ис благословлял судьбу, которая помогла ему в те тревожные августовские дни вернуться в Албанию, мне порой казалось, что он жалел о том, что не сбежал. Он однажды и сам в этом признался, но моменты сожаления были мимолетными, и их можно было не брать в расчет по сравнению с мыслями о том, что побег стал бы для него фатальным со всех точек зрения.

Тем не менее, вскрики во сне, которые услышал его сосед по номеру в ту мучительную ночь в Праге, остались у него надолго.

Когда через несколько недель после нашей свадьбы я в первый раз услышала их, я испугалась. Я осторожно расспросила его мать, и та рассказала, помимо прочего, что Ис был спокойным ребенком. Он видел много снов, но никогда не кричал во сне. Он никогда ничем не болел, если не считать паратифа в тринадцатилетнем возрасте. Это, возможно, и привело к тому, что хотя он и испытывал определенное беспокойство во время эпидемий гриппа, или по поводу сохранения формы или выпадения волос, он никогда всерьез не думал о своем здоровье. Первое полное медицинское обследование, так называемое комплексное, он впервые прошел по настоянию своего французского врача, в конце 1996 года.

Что касается психологических травм, мне никогда не доводилось слышать о том, что они у него были, если не считать двухдневного пребывания в тюрьме, еще в тринадцатилетнем возрасте, за несколько недель до того, как он заболел. Он был еще ребенком и учился в школе-семилетке, когда был обвинен в качестве «фальшивомонетчика» и помещен в следственную тюрьму управления внутренних дел, вместе с одноклассником. Когда я впервые услышала эту историю, я даже не смогла осознать в полной мере всю гротескную сторону этого обвинения: как мог тринадцатилетний подросток, живущий в провинциальном городке, суметь подделать деньги? Позднее, когда об этом однажды зашла речь, он сказал мне, что тоже был удивлен тем, что полиция Гирокастры могла отнестись к этому серьезно. Но он и в самом деле провел два дня и две ночи в самой настоящей тюрьме, в темном подвале, вместе с другими заключенными, некоторые из которых были закованы в кандалы. А его одноклассник, который был на год старше, и у которого наступил уже возраст уголовной ответственности, просидел в тюрьме три месяца, пока все не прояснилось.

О своем «тюремном заключении» он впервые рассказал в 1997 году, в рассказе «Время денег»**. (** Кадарэ с приятелем играли, отливая из свинца пятилековые монеты, и всем радостно их показывали. После двухдневного заключения его выпустили, а в качестве наказания снизили в школе оценку за поведение с пятерки до тройки – прим. переводчика)

Он объяснил мне, что в коммунистический период он не мог упоминать подобные эпизоды, поскольку мотив тюремного заключения, даже настолько гротескный, как в этом случае, представлял собой суровое табу, в то время как после падения диктатуры мог выглядеть совершенно смехотворно. Это было время, когда многие откапывали в своей жизни сомнительные эпизоды, чтобы «обогатить» свою биографию и представить себя пострадавшими.

Возвращаясь к возможным детским травмам, Ис рассказал мне, что упомянутое «тюремное заключение» не произвело на него никакого особого впечатления. Проблемы скорее могли быть связаны с той самой попыткой бегства.

Сколько мы ни обсуждали это вместе с ним, неизбежно приходили к заключению, что в отличие от типичных случаев, когда албанца, которому удавалось бежать, частенько даже уже много времени спустя во сне охватывал ужас от того, что его могут поймать пограничники в своей стране, в случае Ис[маиля] ужас приходил совершенно с другого направления. Его приводил в ужас не страх перед тем, что побег может сорваться, а совсем другой, страх перед удачным побегом. Таким образом, его кошмар имел отношение скорее не к албанцам, а к русским. Он словно прошел по тонкой проволоке. Все складывалось так, что он должен был успешно бежать. Он почти уже сбежал. Если бы он задержался хотя бы еще на пару часов, если бы отель не был расположен рядом с Вацлавской площадью, по которой шел трамвай прямо к гостинице, где проживала албанская делегация, если бы русские забрали у него паспорт, он бы не смог уже вернуться. От этих «если» у него мурашки бежали по коже тем сильнее, чем больше проходило времени. Чем дальше, тем больше он убеждался, что побег в то время для него был бы равнозначен смерти. Практически никакие из его произведений не были бы созданы. Он бы потерялся, забытый всеми, посреди бескрайней России. Тяжесть вины и отчаяние из-за бед, которым он подверг бы других, свели бы его в могилу раньше времени.

Во время путешествия в Токио, в 1996 году, когда самолет летел над Сибирью, мы вернулись к тому разговору, и он сказал мне: вот тут, где-нибудь посреди России я и был бы похоронен, и никто бы даже не вспомнил обо мне, чтобы отыскать мои останки!

25 gusht 2023.